– Не до нас отцу теперь.

В ночную тишину врезались крики.

– Илья… Илья, проснись… Да просыпайся же!

– Что такое?..

– Горит!

Илья сел на постели, помотал головой, прогоняя остатки сна, принюхался. В самом деле пахло гарью.

– Буди детей! Вот проклятье-то небесное, и откуда…

– Подожди, это не у нас. С улицы несет.

Настя по пояс высунулась в открытое окно. Илья тоже перегнулся через подоконник. В конце темной Живодерки отчетливо было видно красное зарево.

– Поднимай всех!

На ходу натягивая штаны, Илья через три ступеньки поскакал по темной лестнице вниз.

Большой дом уже весь был на ногах. Дверь на улицу распахнута, и цыгане один за другим вылетали в темноту, грохоча пустыми ведрами. Мимо Ильи пронесся с двумя жбанами Кузьма, за ним – Митро с бадьей. Молодые цыгане умчались еще раньше. Женщины суетились на кухне, освобождая ведра. Илья заскочил туда, едва дождался, пока Марья Васильевна вывалит из продавленного ведра в кадку соленые огурцы, вырвал его у нее из рук и тоже кинулся за порог. Нужно было торопиться: до приезда пожарной команды огонь мог превратить в головешки всю улицу.

Темная Живодерка была полна народу. Из маслишинской развалюхи выбегали студенты, с ткацкой фабрики неслись рабочие, цыгане бежали из Живодерского переулка целыми семьями. Мимо Ильи кто-то пролетел верхом. Лица всадника он не разглядел, рядом мелькнули лишь выкаченные, сверкающие белком, безумные глаза лошади.

– Кто горит, морэ? – заорал Илья вслед.

– Шалавы наши… – донеслось уже из-за угла.

Илья припустил сильнее. В лицо уже било жаром, зарево становилось все ближе, вопли и грохот ведер – все отчетливее, и наконец глазам Ильи предстал двухэтажный домик мадам Данаи. Левый флигель полыхал, языки пламени с треском вырывались из окон нижнего этажа. У забора стояла толпа полуодетых обывателей, сбежавшихся поглазеть на пожар. Через всю улицу вытянулась цепочка людей с ведрами: черпали из «басейни» на Садовой. Вторая цепочка, поменьше, выстроилась от колодца мадам Данаи во дворе. Сама мадам Даная в роскошном бархатном платье и сбившейся на сторону мантилье сидела на земле под кустом сирени, прижимая к себе два бронзовых канделябра и конторские счеты. Увидев Илью, она повернула к нему круглое, измазанное сажей лицо, не столько расстроенное, сколько озабоченное.

– Даная Тихоновна, как это ты?.. – сочувственно спросил Илья.

– Ох, Илья Григорьич, убытку-то сколько! – жеманно отозвалась мадам Даная. – Опять кто-то из клиентов в постеле папироской баловался. Уж просила-просила Христом-богом: не дымите, господа хорошие, и барышням это неприятно… Все едино! Вот хоть совсем военных не допускай в заведение – второй раз за год горим через них. Право слово, жалобу обер-полицмейстеру снесу!

Илья поглядел на дом. С флигелем уже можно было распрощаться: крыша вот-вот должна была рухнуть. Из открытых окон основного здания, которое только начало заниматься снизу, вылетали подушки, пуфики, свертки одежды и прочие принадлежности публичного дома. Выбежали двое босых кадетов, Петька Конаков с вцепившейся в него девицей, отставной ротмистр Опанасенко в мундире внакидку. В верхнем окне Илья увидел двух парней, обвязавших головы рубахами на манер арабских бедуинов. Они пытались втащить на подоконник пианино. Одно из окон нижнего этажа флигеля было плотно закупорено женским задом в ночной рубашке. Сощурившись, Илья попытался по конфигурации зада определить его хозяйку.

– Матрена, – подсказал подбежавший Митро. – Вот дура, ну что ей там надо-то? Зажарится сейчас!

Он махнул через заборчик и побежал к ворочающемуся в окне заду с криком:

– Ополоумела ты, что ли, кикимора?! Крыша сейчас провалится! Бросай все, вылезай!

Он вцепился в Матренин зад, дернул несколько раз. Раздался визг, и Митро, не удержавшись на ногах, опрокинулся на землю. Сверху на него свалилась, голося и болтая голыми ногами, простоволосая девица пудов на семь, а на девицу упал скатанный ковер, который она так самоотверженно тащила из огня.

– Ой, Дмитрий Трофимыч, обожгетеся! – заверещала Матрена, узнав своего спасителя.

Схватив одной рукой ковер, а другой – Митро за рукав рубахи, она резво поползла прочь от флигеля. И вовремя: крыша с треском и грохотом, выстрелив фейерверком искр, упала внутрь. Мадам Даная, вздохнув, перекрестилась. Кое-кто из девиц заплакал.

– Ладно выть-то, гулящие, – сердито сказала им хозяйка, встряхивая счеты. – Стало быть, пишем еще полсотни плотникам да матерьялу на… Лукерья! Лушка! Ты с ума сошла, корова холмогорская!

Мадам Даная швырнула счеты, вскочила как подброшенная и с удивительной для ее возраста и комплекции прытью бросилась к горящему дому. Илья задрал голову. На подоконнике второго этажа, балансируя, стояла массивная, как гренадер Его величества, девица с повязанной полотенцем головой и в надетой наизнанку юбке. На руках ее висел плотно завернутый в сюртук старикашка.

– Принимайте, ироды, господина майора! – зычно возгласила Лушка. – Да живее, они высоты боятся!

Старичок и в самом деле трусил: он вертел во все стороны растрепанной седенькой головой и отчаянно цеплялся за Лушкину рубашку. Внизу поднялась суета, под окно начали стаскивать уцелевшие подушки и перины.

– Кидай майора, дура! – надсаживаясь, кричал Митро.

– Не могу, они чепляются! – Лушка тщетно старалась оторвать от себя старичка. – Воля твоя, Дмитрий Трофимыч, только они убьются еще, а спросят с меня! Может, нам вдвоем сверзиться? Авось они наверху окажутся!

– Да чтоб вас всех! – вдруг раздалось из глубины комнаты, и Илья глазам своим не поверил: на подоконник рядом с Лушкой вскочил полностью одетый и злой, как черт, Яков Васильев.

– А ну, руки прочь, твое благородие! – рявкнул он так, что у Ильи мороз продрал по коже: точно таким голосом Яков Васильев орал в хоре на провинившихся.

Майор отвалился от Лушки мгновенно, как прижженная углем пиявка, и Яков Васильевич без особых нежностей бросил его вниз. Сверху низверглась, громко крича: «Богородица пречистая, спаси и помилуй!» – Лукерья, а уже за ней легко, как молодой, спрыгнул глава хора. Вскочив на ноги и даже не взглянув на охающего майора и захлопотавших вокруг него проституток, он быстро пошел к мадам Данае, увлек ее в сторону и негромко о чем-то заговорил. Илья проводил его изумленным взглядом. Мимо, пыхтя, волочил тяжелую лестницу черный от сажи Кузьма. Илья ухватился за другой конец, и вдвоем они быстро понесли лестницу к дому.

– Слушай, а Яков Васильич здесь откуда? – спросил Илья. – Ему же семьдесят скоро… Неужто к девкам бегает?

– Здрасьте, святая пятница… – усмехнулся Кузьма – с черного лица блеснули зубы. – Да он с Данаей Тихоновной как с женой уже лет двадцать…

– Забожись! – не поверил Илья.

– Истинный крест! Все наши знают. Он же с ней и раньше, еще когда вы с Варькой в хоре пели… А как Настька с тобой убежала, так Яков Васильич и скрываться перестал. Наши девки говорили, он даже жениться на ней по-честному хотел, да мадам Даная сама отговорила. Негоже, мол, на старости лет дурака в церкви валять. Так и живут… м-м… во грехе. Да если бы не Яков Васильич, у Данаи бы давно вся коммерция накрылась! Всякий же норовит одинокую женщину околпачить…